• Paradox
• 2003-06-30 PDX-No. 006
• Size: 13.5 Kbytes .
• Page: 30.
• Words: 1844

Автор: ИВАН ИЗМАЙЛОВ

ЧЕЛОВЕК С ФИЗИЧЕСКИМ ДОСТАТКОМ

БУДУЧИ БЛЕСТЯЩИМ ФИЗИКОМ-ЯДЕРЩИКОМ, ЭТОТ ЧЕЛОВЕК, КАЗАЛОСЬ, И ЖИЛ, КАК ЕГО ЛЮБИМЫЕ НЕЙТРИНО,- ЗАГАДОЧНО И НЕПРЕДСКАЗУЕМО. "Я почти всю свою жизнь считал коммунизм наукой, но сейчас я вижу, что это не наука, а религия. Я считал Сахарова прекрасным, но наивным человеком, а сейчас я вижу, что наивным был я сам".Понтекорво, 1991 год

В городе физиков Дубне о нем напоминает многое. Старожилы покажут дорожки, по которым он ездил на велосипеде, и уютный двухэтажный коттедж, где поселился после своего тайного бегства в Советский Союз. У него долго пытались выведать отчество - не звать же академика, светило науки просто по имени. "У итальянцев не бывает отчеств",- объяснил он. Но отчество все же придумали. Его отца звали Массимо, и он так навсегда и остался Бруно Максимовичем Понтекорво.

Мэр выходит на связь

Каким же ветром занесло итальянского ученого в холодную сталинскую Россию? Чтобы понять это, придется вернуться в 1913 год, когда в Пизе, в тени прославленной башни, появился на свет мальчик Бруно. Его родители принадлежали к старинному роду генуэзских евреев и водили родство с самим Христофором Колумбом. В многодетной семье было восемь отпрысков, из которых будущий академик считался самым глупым. "Глаза добрые, но не умные" - таков был вердикт родителей, воспитавших у Бруно жуткий комплекс неполноценности. Братья Понтекорво и правда были людьми незаурядными: позже Гвидо стал крупнейшим итальянским генетиком, а Джилло - кинорежиссером.

Большое влияние на Бруно оказал отец, который отличался безукоризненной честностью. Когда к нему, директору завода, явился высокий чин фашистской полиции с предложением выдать организаторов забастовки, Массимо Понтекорво не только отказал ему, но и вызвал на дуэль. К фашизму в семье относились критически, и Бруно еще в гимназии начал посещать подпольные кружки социалистов. Особым рвением в учебе он не отличался, зато обожал спорт - теннис и греблю на байдарке. До конца жизни он временами жалел, что сделался физиком,- мог бы стать чемпионом Италии по теннису.

Поступив на инженерный факультет Пизанского университета, он скоро пожалел об этом. Чертежи, кальки, расчеты... То ли дело физик - сидит себе и думает, пока в голову не придет гениальная идея. С такими полудетскими мыслями Бруно в 1931 году отправился в Рим к Энрико Ферми, который сплотил вокруг себя первое и последнее в Италии общество молодых, талантливых физиков. Ферми навсегда остался кумиром Понтекорво и его "крестным отцом" в науке. Вместе со старшими товарищами - Разетти, Амальди, Сегре - Бруно дневал и ночевал в квартире мэтра на улице Панисперна, участвуя в эпохальных экспериментах по ядерной физике. Ферми и его ученикам удалось открыть реакцию искусственного замедления нейтронов, что положило начало управлению атомной энергией.

Скоро Ферми отправил Понтекорво в Париж, в лабораторию Фредерика Жолио-Кюри - физика и коммуниста, мужа Ирен Жолио-Кюри, чьи родители Пьер Кюри и Мария Склодовская-Кюри открыли радиоактивность. Там молодой ученый научился получать стабильные ядерные изомеры - это открытие иногда считают первым шагом на пути к превращению одних веществ в другие. Узнав об этом, необычайно сдержанный для итальянца Ферми прислал Понткорво из Рима телеграмму с одним словом: "Молодец!" А вскоре Понтекорво принимал учителя в Париже - тот покинул Италию, когда его жену Лауру начали притеснять как еврейку. Ферми звал Бруно в Америку, но тот отказался: хотелось сперва закончить исследования. Когда немецкие танки в июне 1940-го вошли в Париж, Понтекорво успел ускользнуть от них на велосипеде. Тем же способом он добрался до Марселя, где встретился с женой. Еще в 1938-м он женился на молодой шведке Марианне Нордблюм, работавшей вместе с ним у Жолио-Кюри. Маленькая Марианна и долговязый Бруно рядом выглядели довольно забавно, что не мешало им жить душа в душу.

Немцы могли захватить всю Францию, и Понтекорво решил не ждать их прихода. В августе 1940-го он с женой и двухлетним сыном Джилем сошел с парохода в порту Нью-Йорка. Два года ученый жил в Оклахоме, где между делом изобрел нейтронный каротаж - метод поиска нефти при помощи "обстрела" скважин радиоактивными элементами. Потом Ферми предложил ему работу в знаменитом "Манхэттенском проекте" и отправил в Канаду строить ядерный реактор в Чок-Ривер. Понтекорво оказался менее наивным, чем его учитель,- он понимал, что после окончания войны атомное оружие может быть использовано против СССР. К тому времени он сделался убежденным коммунистом и решил спасти первую страну социализма, передав ей атомные секреты. Сам он не мог этого сделать: за ним постоянно следили - и попросил о помощи итальянскую коммунистку Джемму, жившую в Нью-Йорке.

Весной 1943-го Джемма принесла в советское консульство анонимное письмо, автор которого описывал устройство канадского реактора. Сведения были признаны весьма ценными, и сотрудничество с агентом, получившим кодовую кличку Мэр, было решено продолжить. Понтекорво ни разу не встречался с советскими разведчиками лично - сообщения передавали сначала Джемма, а потом его жена, тоже влюбленная в родину социализма. Именно Понтекорво вместе с другим "ядерным кротом" Клаусом Фуксом в 1945-м передал в Москву секрет атомной бомбы. За это поплатились жизнью ни в чем не виноватые супруги Розенберги, а Бруно благополучно отбыл в Англию - строить плутониевый реактор в Харуэлле.

Ария заморского гостя

На новом месте Понтекорво продолжал сотрудничать с советской разведкой. На этот раз он сам поехал в Милан, где встретился с резидентом Василевским - тот научил его пользоваться миниатюрным фотоаппаратом и прочей шпионской аппаратурой. Попутно Бруно навестил родную Пизу, где заставил родителей признать свою ошибку. Их "глупый" сын стал всемирно известным физиком, был заочно избран в итальянскую Академию наук.

Внезапно все переменилось. В начале 1950-го в Англии арестовали Фукса, и английская разведка начала тщательную проверку всех иностранных ядерщиков. Понтекорво решил бежать и в сентябре попросился в отпуск - навестить родителей жены в Швеции. Все семейство погрузилось в самолет - к тому времени у супругов было уже трое детей - и прямо в стокгольмском аэропорту село на рейс в Хельсинки. Там их усадили в советскую дипломатическую машину, и спустя три часа все пятеро были в Ленинграде. По иронии судьбы, в те дни на экранах города шел довоенный фильм о Буратино, улетающем от злых капиталистов в Советский Союз на дирижабле.

Вскоре Понтекорво очутился в Дубне, где заключенные под надзором генерал-майора Лепилова уже достраивали город для физиков-ядерщиков. Создатели "ядерного щита" должны были жить при коммунизме, и беглецу выделили отдельный дом и право получать продукты из академического распределителя, а в придачу пятикомнатную квартиру в Москве, на улице Горького. При этом он мало отличался от подневольных работников какой-нибудь "шарашки": в столицу мог ездить только с сопровождающим, а в другие города и тем более за границу его вообще не пускали. В списке сотрудников Объединенного института ядерных исследований (ОИЯИ) его имени не было, а сын в школе подписывал тетрадки просто "Джиль", без фамилии. Понтекорво относился к этому спокойно: о том, что такое шпионаж, он знал не понаслышке.

Контакт с советскими физиками наладить было трудно: почти никто из них не говорил по-английски, тем более по-итальянски. Бруно же знал по-русски всего несколько слов. Они общались на языке уравнений и неплохо понимали друг друга. Понтекорво быстро включился в опыты по "сталкиванию" протонов с нейтронами на уникальном дубнинском синхроциклотроне. Целью было получение нейтрино - загадочных крохотных частиц, изучение которых отныне стало главным делом академика. В 1953-м заморский гость получил Сталинскую премию, но в газетах об этом не сообщили. Только пять лет спустя, когда Понтекорво стал членом АН СССР, его "рассекретили" и позволили ездить по Союзу.

Увиденное не очень отвечало представлениям Бруно о счастливой стране социализма: он-то думал, что все в ней живут так же, как его коллеги в Дубне. Не нравилась ему и обстановка в науке - местничество, подхалимаж, открытое раболепство перед начальством. Академик стал кошмаром институтских партсобраний - весь актив замирал, едва он поднимался с места и начинал: "До меня дошли шлюхи..." (так он выговаривал слово "слухи"). Никаких мер к правдолюбцу принять не могли, но за границу не отпускали. Не пустили даже на похороны отца: мало ли что.

Вернись в Сорренто

К концу 60-х Бруно Максимович порядком разочаровался в советской действительности. В своем институте он поощрял либерализм - с его легкой руки было открыто знаменитое кафе "Нейтрино", где будущие светила науки вели крамольные разговоры и слушали "вражескую" музыку - рок-н-ролл. Сюда наезжал молодой Владимир Высоцкий, сочинивший строки:

Было бы здорово, чтоб Понтекорво

Взял его крепче за шкирку.

Высоцкий имел в виду всего лишь нейтрино.

Но нейтрино бралось "за шкирку" с трудом - до сих пор свойства этой частицы во многом неясны, хотя исследования итальянского гостя позволили сделать большой шаг вперед. За работой Понтекорво забывал обо всем, но в нерабочее время позволял себе расслабиться. Он был неистощим на шутки и розыгрыши. Однажды он собрал руководство института и целых полчаса рассказывал о своем новом открытии, исчертив доску формулами. Академики ничего не понимали, но слушали с умным видом, пока не увидели на доске надпись: "С Первым апреля!" Конечно, это юмор из серии "физики шутят", но ученый любил шутки и попроще - например, балансировал тросточкой на кончике носа или показывал "танец" шоколадки в бокале с шампанским. На институтских пикниках он виртуозно готовил не только спагетти, но и грибы, громко жалея "бедных итальянцев", которые грибы не едят.

Понтекорво продолжал заниматься теннисом, а кроме того стал одним из первых в Союзе ныряльщиков с аквалангом. Он выезжал на подводную охоту не только в Крым, но и на Дальний Восток, в места, куда можно было добраться только на вертолете. Однажды его выловил из воды пограничный катер. Ребята в зеленых фуражках очень обрадовались, поймав человека, говорившего с акцентом. Уже предвкушая медали, они связали академику руки и потащили в штаб, не слушая объяснений. Чтобы загладить инцидент, командование присвоило Бруно Максимовичу звание почетного пограничника.

Понтекорво хватало приключений не только на дальних морях. Перебравшись на время в Москву, где он заведовал кафедрой в МГУ, ученый завел роман с грузинской красавицей Родам Амирэджиби, вдовой поэта Михаила Светлова. С ней он посещал интеллигентские компании, где веселил собравшихся анекдотами из жизни физиков. Время было такое - все верили в науку, в ее способность решить любые проблемы. Физики и лирики всерьез спорили, что нужнее - стихи или формулы. Конечно, Понтекорво был физиком, но почему-то ему совсем как лирику хотелось вернуться в Италию, на узкие улочки Пизы. Сыновья освоились в Союзе: Джиль стал физиком, Тито - океанологом, Антонио окончил факультет радиоэлектроники Нефтяного института. Хороший дом, хорошая семья - что еще нужно, чтобы встретить старость? А он тосковал.

В 1978-м его наконец-то отпустили домой на юбилей Амальди, старого друга из компании Ферми. Понтекорво увидел новую Италию - процветающую, промышленно развитую, без голода и портретов дуче. Он встретился с родными, которые не могли понять причин его поступка: все уже знали и о ГУЛАГе, и о психушках, куда сажали диссидентов. Знакомые физики рассказывали об экспериментах с нейтрино в Америке и тамошнем оборудовании, о каком Понтекорво мог только мечтать. Уже семеро ученых получили Нобелевские премии за исследования, начатые им, но советскому "закрытому" академику об этой награде не приходилось и мечтать.

С тех пор Бруно Максимович ездил на родину почти каждый год. Внешне он оставался таким же - смеялся, шутил, увлеченно чертил формулы на лекциях. Потом начал забывать слова, переходя иногда среди беседы на итальянский. Врачи поставили неутешительный диагноз: болезнь Паркинсона. В 1990-м пришлось оставить институт, который уже трещал под натиском "рыночных реформ". Сыновья ушли в коммерцию. Так, средний, Тито, бросил свою океанологию и занялся разведением племенных жеребцов. Академик изо всех сил пытался держаться и подбадривал других, когда в институте впервые перестали вовремя платить зарплату. Едва отметив 80-летие, он слег и уже не вставал.

В ночь на 25 сентября 1993-го русский итальянец скончался во сне, с улыбкой на губах.